|
Глава I. "Торжественный смысл слова "Мастер"
Торжественный, необыденный смысл, каким насыщено у Булгакова слово "Мастер"... В каком-то смысле мастером можно было бы назвать и Иешуа... В.Я. Лакшин3 |
Содержание романа М.А.
Стало чуть ли не традицией задавать риторический вопрос: почему Мастер не заслужил "света", то есть, в чем заключается его вина. Вместе с тем, ответ на него следует из "открытой", незашифрованной части романа, он лежит буквально на поверхности. И несмотря на то, что отступничество Мастера, предательство им своих идеалов обнаруживается без каких-либо усилий4, и что это в корне противоречит фактам биографии Булгакова, добровольно ушедшего во "внутреннюю эмиграцию" по отношению к сталинскому режиму, вот уже второе поколение булгаковедов упорно и настойчиво пытается совместить несовместимое — концепцию о Булгакове как прототипе Мастера с противоречащими ей фактами, которые в лучшем случае игнорируются, а нередко и грубо перевираются5.
Решающую смысловую нагрузку в прочтении философского пласта романа несет образ Левия Матвея, осужденного на страницах романа Иисусом за искажение содержания его учения, но помещенного Булгаковым вопреки этому в "свет", то есть, в непосредственное окружение Христа. К сожалению, дальше робких попыток отождествить этот литературный образ с первым евангелистом и приписать Булгакову попытку "опровергнуть" Евангелие от Матфея дело не идет; более того, несмотря на совершенно справедливые замечания со стороны зарубежных исследователей, мягко намекнувших отечественным булгаковедам на незнание основ христианства6, наши исследователи продолжают с глубокомысленным видом выдавать за научные истины сентенции сомнительного свойства, среди которых, например, именование Христа-Спасителя Создателем7.
Упорно игнорируется исследователями откровенно пародийный смысл деклараций "постороннего повествователя" Булгакова о "верной, вечной" любви Мастера и Маргариты, не говоря уже о бросающихся в глаза уничижающих характеристиках этих персонажей как влюбленных.
Нельзя не отметить и единодушие булгаковедов в поддержании своеобразных "зон умолчания", образовавшихся вокруг вопросов, которые в рамках общепринятого толкования смысла романа должны однозначно восприниматься как компрометирующие близких Булгакову людей.
Так, стыдливо выводится за скобки то обстоятельство, что, несмотря на заверения Маргариты в любви к Мастеру, она даже в самые критические в его судьбе моменты продолжала поддерживать с кем-то отношения, носившие характер долга ("Она стала уходить гулять" — параллель с "прогулками" сексота тайной полиции римлян Низы, заманившей Иуду в западню, где он и нашел свою смерть?.. "Ей легче было умереть, чем покидать меня в таком состоянии одного... но ее ждут... она покоряется необходимости... "). Укоренившееся представление о времени действия в романе — тридцатые годы — и отождествление жены писателя Елены Сергеевны с образом героини ставит исследователей в весьма щекотливое положение: затронуть этот вопрос — значит, ввести в круг обсуждения проблему тайной связи жены писателя с теми, кто октябрьской ночью "постучал" к Мастеру. Но не лучше ли было бы вместо великодушного умолчания, оскорбительного для памяти как самого писателя, так и Елены Сергеевны, поставить для разрешения давно назревшие вопросы: о ней ли, Елене Сергеевне, вообще речь в романе, и правильно ли определен период действия "московской" грани? Возможно, при такой постановке вопроса окажется, что вовсе не тайное сотрудничество своей супруги с НКВД имел в виду Булгаков.
Другой "зоной умолчания" является крайне неудобный для исследователей образ "друга дома" Мастера — Алоизия Могарыча. Оно и понятно — ведь пришлось бы брать под подозрение друзей Булгакова, а ведь это — люди, на воспоминаниях которых построена значительная часть жизнеописания писателя и выводов исследователей.
Более того, сложившееся представление о Булгакове-гуманисте входит в явное противоречие с отождествлением его с прототипом Мастера. И не только потому, что этот образ трактуется упрощенно, не по-булгаковски однозначно; главное в том, что Булгаков с его кодексом поведения и чести, за что, собственно, мы и ценим его в первую очередь, не мог приписать себе роль "мастера" — "учителя", тем более что в тридцатые годы, когда создавался роман, эти понятия были канонизированы Системой в фигуре Горького. В частности, вот как выглядели заголовки материалов из траурного номера "Литературной газеты" от 20 июня 1936 года: "Прощай, учитель" — редакционная, "Ушел учитель", "Настоящий революционный учитель", "Друг и учитель трудящихся", "Ушел великий учитель советского народа", "Памяти великого учителя", "Будем учиться у Горького". В редакционной статье "Правды" от 19 июня 1936 года о Горьком говорится как о "великом мастере культуры". Аналогичное определение, содержащееся и в другой статье этого же номера, многократно употребляется в траурные дни практически всеми средствами массовой информации. Даже этого одного обстоятельства достаточно, чтобы усомниться в правдоподобности "официальной" версии толкования смысла романа. Ведь невозможно верить в искренность писателя, который так вот нескромно присваивает себе атрибуты чужой славы.
Но это еще не все.
1. Ю.М. Лотман. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., "Просвещение", 1988, с. 3. (Возврат)
2. М.О. Чудакова. О Булгакове и не только о нем. "Литературная газета", 14 октября 1987 г. (Возврат)
3. В.Я. Лакшин. "Роман М. Булгакова "Мастер и Маргарита". В: "Пути журнальные". М., 1990, "Советский писатель", с. 248-249. (Возврат)
4. Протоиерей Александр Мень в интервью журналу "Огонек" (13-1990, с. 21) незадолго до своей безвременной кончины заявил, что Мастер — отступник. (Возврат)
5. Пожалуй, единственным исключением в этом является наблюдение М.О. Чудаковой о том, что "Мастер тоже в белом плаще с кровавым подбоем..." — "Памяти Елены Сергеевны Булгаковой. Архив М.А. Булгакова. Материалы для творческой биографии писателя" — Записки ОР ГБЛ — вып. 37, 1976, с. 135. (Возврат)
6. Рита Джулиани (Италия) и Лесли Милн (Великобритания) на тех же Чтениях. (Возврат)
7. Б.В. Соколов. "Роман М. Булгакова "Мастер и Маргарита". Очерки творческой истории". М., "Наука", 1991, с. 39. (Возврат)