|
Многие исследователи производили разбор этого отрывка, всегда — с точки зрения того возвышенного, что содержится, по их мнению, и в самом понятии "мастер", и в черной шапочке с желтой буквой "М". Поскольку все версии базируются на тождестве образа Мастера с создавшим его писателем, то иного мнения об этом отрывке ожидать не приходится.
Вместе с тем, из поля зрения постоянно ускользает позерство того, кто еще до своего появления был иронически назван "героем". "...Сделался суров", "показался и в профиль и в фас" — как-то не убеждает в пользу общепринятой трактовки. В первой полной рукописной редакции романа эти моменты оттенены более выпукло: "Я — мастер, — ответил гость, и стал горделив, и вынул из кармана засаленную шелковую черную шапочку, надел ее, также надел и очки, и показался Ивану и в профиль, и в фас, чтобы доказать, что он действительно мастер" 1.
"Горделив"...
Не считая попытки М.А. Золотоносова увязать русскую букву "М" через еврейскую "мем" с тринадцатым номером главы, стало общепринятым, что эта буква символизирует инициал имени Булгакова.
Давайте посмотрим, как относились к этой букве Горький и Булгаков...
"Я никогда не подписывал своих вещей именем Максима — а всегда — М. Горький. Очень может быть, что "М" — скрывает Марходея, Мафусаила или Мракобеса" — так писал Горький в ноябре 1910 года с Капри А.В. Амфитеатрову. Даже если предположить, что Булгаков никогда не был знаком с текстом этого письма, то независимо от этого у любого грамотного человека тридцатых годов буква "М" в контексте литературной деятельности в первую очередь должна была вызвать в сознании ассоциацию с именем Горького.
Представляет интерес и обыгрывание этой буквы самим Булгаковым в ответ на письмо Е.И. Замятина от 28 октября 1931 года перед его выездом за границу (Горький ходатайствовал перед правительством о выдаче разрешения). Замятин писал:
"Итак, ура трем М: Михаилу, Максиму и Мольеру! Прекрасная комбинация из трех М для Вас обернется очень червонно: радуюсь за Вас".
У Булгакова настроение было не такое радужное, и 31 октября он ответил:
"Из "трех ЭМ"ов в Москве остались, увы, только два — Михаил и Мольер" 2.
То есть, Горький, не оказав ему помощи, уехал. Здесь обращает на себя внимание, что Замятин горьковское "М" поставил в один ряд с булгаковским; Булгаков же "Михаила" и "Мольера" дистанцировал от "Максима". Как бы ни расценивать это, фактом является то, что Горький не только занимал особое место в круге интересов Булгакова, но и по крайней мере один раз упоминался им с обыгрыванием инициала его литературного псевдонима. Еще один аспект — в беседе с Бездомным растроганный Мастер "вдруг вытер неожиданную слезу". Если говорить о "слезе" в контексте отечественной литературной жизни, то нет другого человека, кроме Горького, чья "неожиданная слеза" была бы так знаменита. А сделал ее знаменитой В. Маяковский, который написал: "Поехал в Мустамяки (местечко в Финляндии, где была дача Горького — А.Б.). М. Горький. Читал ему части "Облака". Расчувствовавшийся Горький обплакал мне весь жилет [...] Скоро выяснилось, что Горький рыдает на каждом поэтическом жилете. Все же жилет храню. Могу кому-нибудь уступить для провинциального музея".
Эта притча об "обплаканном жилете" стала настолько расхожей, что о слезливости Горького упоминали в своих мемуарах многие: И. Бунин, В. Ходасевич, П. Пильский, Н. Берберова, М. Алданов. В частности, Н. Берберова писала: "Эта способность слезных желез выделять жидкость по любому поводу (грубовато отмеченная Маяковским) была и осталась для меня загадочной" 3.
Примерно аналогичная характеристика ("Очень падкий на слезы") была дана также Марком Алдановым в статье, приуроченной к пятилетию со дня смерти Горького 4.
Н. Телешов, присутствовавший 1902 году при чтении в Художественном театре пьесы "На дне", вспоминал: "А иногда голос его начинал дрожать от волнения, и, когда Лука сообщил о смерти отмучившейся Анны, автор смахнул с глаз неожиданно набежавшую слезу" 5.
К.И. Чуковский 22 ноября 1918 года сделал такую запись в своем дневнике: "Вчера я впервые видел на глазах у Горького его знаменитые слезы. Он стал рассказывать мне о предисловии к книгам "Всемирной Литературы" — вот сколько икон люди создали, и каких великих — черт возьми (и посмотрел вверх, будто на небо — и глаза у него стали мокрыми" 6.
Или вот такая датированная 19 июля 1919 года заметка в записной книжке Блока: "В 6 часов вечера Горький читает в Музее города воспоминания о Толстом. — Это было мудро и все вместе с невольной паузой (от слез) — прекрасное, доброе, увлажняет ожесточенную душу" 7.
А.Л. Желябужский, племянник первого мужа второй жены Горького, так описывает свои относящиеся к периоду 1900-1903 гг. впечатления: "Читал он превосходно, очень просто, но удивительно образно. Глубоко переживал читаемое. Иногда его начинали душить слезы... Бывало и так, что слезы начинали неудержимо катиться по щекам, стекали на усы, и он всхлипывал совершенно по-детски" 8.
А.В. Луначарский вспоминал в 1927 году, что в период пребывания на Капри Горький, любуясь тарантеллой, "при этом зрелище неизменно плакал" 9.
Таким образом, "неожиданная слеза" Мастера должна была вызвать у современников Булгакова непосредственную ассоциацию с именем Горького.
И, наконец, позерство Мастера. Посмотрим, как стыкуется этот факт из романа с наблюдениями тех, кто часто бывал с Горьким.
"Вчера во "ВсеЛите" должны были собраться переводчики и Гумилев [...] прочел им программу максимум и минимум [...] — и потом выступил Горький. Скуксив физиономию в застенчиво-умиленно-восторженную гримасу (которая при желании всегда к его услугам), он стал просить-умолять переводчиков переводить честно и талантливо [...]. Все это очень мне не понравилось — почему-то. Может быть, потому, что я увидел, как по заказу он вызывает в себе умиление" 10.
Через полгода, 5 марта 1919 года в этом же дневнике появляется другая запись: "У Горького есть два выражения на лице: либо умиление и ласка, либо угрюмая отчужденность. Начинает он большей частью с угрюмого" 11. ("Я — мастер, — он сделался суров" — разве не об одном и том же пишут Чуковский и Булгаков?)
И еще через полгода, 30 ноября 1919 г.: "Впервые на заседании присутствовал Иванов-Разумник, [...] молчаливый, чужой. Блок очень хлопотал привлечь его на наши заседания [..]. И вот — чуть они вошли, — Г[орький] изменился, стал "кокетничать", "играть", "рассыпать перлы". Чувствовалось, что все говорится для нового человека. Г[орький] очень любит нового человека — и всякий раз при первых встречах волнуется романтически — это в нем наивно и мило" 12.
И.А. Бунин писал в своих воспоминаниях:
"Обнаружились и некоторые другие его черты, которые я неизменно видел впоследствии много лет. Первая черта была та, что на людях он бывал совсем не тот, что со мной наедине или вообще без посторонних, — на людях он чаще всего басил, бледнел от самолюбия, честолюбия, от восторга публики перед ним, рассказывал все что-нибудь грубое, высокое, важное, своих поклонников и поклонниц любил поучать, говорил с ними то сурово и небрежно, то сухо, назидательно, — когда же мы оставались глаз на глаз или среди близких ему людей, он становился мил, как-то наивно радостен, скромен и застенчив даже излишне" 13.
Вряд ли можно не согласиться, что позерство Мастера соответствует манере поведения Горького, каким его видели постоянно общавшиеся с ним современники. Допускаю, что Булгаков мог не быть знакомым с воспоминаниями Бунина; нет данных и о его общении с К.И. Чуковским. Но ведь манеры Горького, описанные этими писателями, не могли не быть замеченными и другими. Например, Ахматовой; или Вересаевым, имевшим, по всей видимости, весьма отличное от преподносившегося официальной пропагандой мнение о Горьком. Деликатнейший, как и Булгаков, человек, он был очень осторожен в высказывании отрицательных оценок о ком-то. И все же как можно расценить такие, например, его воспоминания: "Больше я с Горьким лично не встречался [после посещения Капри], за исключением одной мимолетной встречи в 17 году в Московском Совете Рабочих Депутатов. Но переписка поддерживалась почти до самого окончательного переезда его в СССР" 14. Следовательно, при ежегодных посещениях Горьким СССР, начиная с 1928 года, и после его окончательного "извлечения" в СССР они не виделись, хотя Вересаев жил в Москве. Это говорит о многом.
И еще несколько штрихов к портрету Мастера. Булгаков описывает его как человека "с острым носом". Не хотелось бы пользоваться услугами хулиганства в современной критике, но все же придется сослаться на запущенный недавно эпитет мэтра современной критики Ст. Рассадина, назвавшего Горького "долгоносиком". Да и "свешивающийся на лоб клок волос" Мастера тоже не может не напоминать известные портреты Горького. И, наконец, зеленые глаза Мастера:
"... Как, например, изломан и восторжен Горький!.. На зеленых глазках — слезы" — И.А. Бунин 15.
1. "Князь тьмы", с. 99. (Возврат)
2. "Из переписки М.А. Булгакова с Е.И. Замятиным и Л.Н. Замятиной (1928-1936)", "Русская литература", 1989, № 4. (Возврат)
3. Н. Берберова. Курсив мой. Сборник мемуаров "Серебряный век" — М., "Известия", 1990, с. 488. (Возврат)
4. Текст статьи опубликован в "Литературной газете" 24 марта 1993 г., с. 6. (Возврат)
5. Н.Д. Телешов. Записки писателя. М., "Правда", 1987, с. 111. (Возврат)
6. К.И. Чуковский. Указ. соч., с. 95-96. (Возврат)
7. А.А. Блок. "Я лучшей доли не искал". Из дневников и записных книжек. — М., "Правда", 1988, с. 515. (Возврат)
8. А.Л. Желябужский. "Чудесная человечинка" — в сборнике "М.Ф. Андреева. Переписка. Воспоминания. Документы", М., "Искусство", 1968, с. 451. (Возврат)
9. А.В. Луначарский. Горький на Капри. "Огонек", № 44-1927. Цитируется по собранию сочинений, том 2, с. 39. (Возврат)
10. К.И. Чуковский. Указ. соч., с. 96. > (Возврат)
11. Там же, с. 101. (Возврат)
12. Там же, с. 131. (Возврат)
13. И.А. Бунин. Воспоминания. "Наш современник", № 11-1991, с. 180. (Возврат)
14. В.В. Вересаев. Невыдуманные рассказы. М., "Художественная литература", 1968, с. 436. (Возврат)
15. И.А. Бунин. Окаянные дни. М., "Советский писатель", 1990, с. 39. (Возврат)